Игра в классики - Страница 107

107

— Что до меня…

— Он собирается сделать тебе укол, видно, Талита переполошила всю психушку.

— Беда с этими женщинами, — сказал Оливейра. — Видишь, вон там стоит около классиков такая скромница из скромниц… Нет, лучше не открывай, Ману, нам и вдвоем хорошо.

Тревелер подошел к двери и прижался ртом к замочной скважине. Стадо кретинов, отвяжитесь вы, в самом деле, перестаньте орать, это вам не фильм ужасов. Они с Оливейрой в большом порядке и откроют, когда нужно будет. Лучше бы приготовили кофе на всех, житья нет в этой клинике.

Было отчетливо слышно, что Феррагуто не удовлетворился этим сообщением, однако голос Овехеро перерокотал его мудро и настойчиво, и дверь оставили в покое. Единственным признаком неунявшегося беспокойства были стоявшие во дворе люди и свет на третьем этаже, который все время то зажигался, то гас — такой обычай развлекаться завел себе Сорок третий. Через минуту во двор снова вышли Овехеро с Феррагуто и снизу посмотрели на сидящего в окне Оливейру, который махнул им рукой, мол, приветствую и извиняюсь за то, что в одной майке. Восемнадцатый подошел к Овехеро и объяснил ему что-то насчет бум-пистоля, после чего Овехеро, похоже, стал смотреть на Оливейру с гораздо большим интересом и профессиональным вниманием, словно это не его соперник по покеру, что Оливейру позабавило. На первом этаже были раскрыты почти все окна, и несколько больных принимали чрезвычайно живое участие в происходящем, хотя ничего особенного не происходило. Мага подняла правую руку, стараясь привлечь внимание Оливейры, как будто это было нужно, и попросила позвать к окну Тревелера. Оливейра четко и ясно объяснил, что ее просьба невыполнима, поскольку все пространство около окна — зона обороны, но, возможно, удастся заключить перемирие. И Добавил, что воздетая кверху рука напоминает ему актрис прошлого и в первую очередь — оперных певиц, таких, как Эмми Дестин, Мельба, Маржори Лоуренс, Муцио, Бори, да, а также Теду Бара и Ниту Нальди, — он с удовольствием сыпал в нее именами, Талита опустила руку, а потом снова подняла ее, умоляя, — Элеонору Дузе, конечно, Вильму Банки, ну и, разумеется, Гарбо, само собой, по фотографии, Сару Бернар — ее фото было приклеено у него в школьной тетради, — и Карсавину, и Баронову, — все женщины непременно воздевают руку кверху, как бы увековечивая власть судьбы, однако ее любезную просьбу, к сожалению, выполнить невозможно.

Феррагуто с Кукой громко чего-то требовали, и, судя по всему, разного, но тут Овехеро, слушавший с сонным лицом, сделал им знак замолчать, чтобы Талита смогла поговорить с Оливейрой. Но хлопоты оказались напрасными, потому что Оливейра, в седьмой раз выслушав просьбу Маги, повернулся к ним спиной и заговорил (хотя те, внизу, и не могли слышать диалога) с невидимым Тревелером:

— Представляешь, они хотят, чтобы ты выглянул.

— Может, выглянуть на секунду, не больше. Я могу пролезть под нитками.

— Какая чушь, — сказал Оливейра. — Это последняя линия обороны, если ты ее прорвешь, мы встретимся в инфайтинге.

— Ладно, — сказал Тревелер, садясь на стул. — Продолжай городить пустые слова.

— Они не пустые, — сказал Оливейра. — Если ты хочешь подойти сюда, тебе не надо просить у меня позволения. По-моему, ясно.

— Ты мне клянешься, что не бросишься вниз? Оливейра посмотрел на Тревелера так, словно перед ним была гигантская панда.

— Ну вот, — сказал он. — Раскрыл свои карты. И Мага внизу думает то же самое. А я-то считал, что вы меня чуть-чуть знаете.

— Это не Мага, — сказал Тревелер. — Ты прекрасно знаешь, что это не Мага.

— Это не Мага, — сказал Оливейра. — Я прекрасно знаю, что это не Мага. И что ты — знаменосец, поборник капитуляции и возвращения к домашнему очагу и к порядку. Мне становится жаль тебя, старик.

— Забудь про меня, — сказал Тревелер с горечью. — Я хочу одного: дай мне слово, что не натворишь глупостей.

— Обрати внимание: если я брошусь, — сказал Оливейра, — то упаду прямо на Небо.

— Отойди-ка Орасио, в сторонку и дай мне поговорить с Овехеро. Я сумею все так устроить, что завтра никто об этом и не вспомнит.

— Не зря читал учебник психиатрии, — сказал Оливейра почти восхищенно. — Смотрите, какая память.

— Послушай, — сказал Тревелер. — Если ты не дашь мне выглянуть в окно, я вынужден буду открыть им дверь, а это хуже.

— Мне все равно, пусть входят, войти — это одно, а подойти сюда — совсем другое.

— Хочешь сказать, если тебя попробуют схватить — выбросишься?

— Возможно, там, на твоей стороне, это означает именно такое.

— Послушай, — сказал Тревелер, делая шаг вперед. — Тебе не кажется, что это просто кошмар какой-то? Они подумают, что ты и вправду сумасшедший и что я на самом деле хотел убить тебя.

Оливейра откинулся немного назад, и Тревелер остановился у второго ряда тазов. И только пнул пару роллерманов, но вперед идти не пытался.

Под тревожные вопли Куки и Талиты Оливейра медленно выпрямился и успокаивающе махнул им рукой. Словно признавая себя побежденным, Тревелер подвинул немного стул и сел. Снова заколотили в дверь, но на этот раз не так громко.

— Не ломай больше голову, — сказал Оливейра. — Зачем искать объяснений, старик? Единственная кардинальная разница между нами в этот момент состоит в том, что я — один. А потому лучше тебе спуститься к своим и продолжим разговор через окно, как добрые Друзья. А часов в восемь я думаю перебраться отсюда, Хекрептен ждет меня не дождется, и пончиков нажарила, и мате заварила.

— Ты не один, Орасио. Тебе хочется быть одному из чистого тщеславия, выглядеть этаким буэнос-айресским Мальдорором. Ты говорил — Doppelgänger, не так ли? И пожалуйста, на самом деле другой человек следует твоим поступкам, и он такой же, как и ты, хотя находится по ту сторону проклятых ниток.

107