Игра в классики - Страница 43

— В такое время? Разбудим ребенка.

— Нет, мы поставим пластинку совсем тихо, хорошо бы какой-нибудь квартет. Можно сделать так тихо, что будет слышно только нам, вот увидите.

— Нет, это не Орасио, — сказал Грегоровиус.

— Не знаю, — сказала Мага, зажигая спичку и разглядывая стопку пластинок в углу. — А может, сидит у двери, такое с ним бывает. Иногда дойдет до двери и передумает. Включите проигрыватель, вон ту белую кнопку, около самой печки.

Ящик был похож на ящик из-под обуви, и Мага, опустившись на колени, на ощупь в темноте поставила пластинку. Ящик тихонько загудел, и далекий аккорд повис в воздухе рядом, казалось, достанешь рукой. Грегоровиус принялся набивать трубку, все еще немного шокированный. Ему не нравился Шенберг, но не в этом дело — поздний час, больной ребенок, все запреты нарушены. Вот именно, все запреты нарушены. А впрочем, какой идиот. Но иногда с ним бывали такие вот приступы, некий порядок мстил ему за то, что он им пренебрегал. Прямо на полу, почти засунув голову в обувной ящик, Мага, похоже, спала.

Время от времени слышалось посапывание Рокамадура, но Грегоровиус все больше и больше погружался в музыку — и открыл вдруг, что может уступить и безропотно позволить увести себя, переселиться на какое-то время в этого давно умершего и погребенного жителя Вены. Мага курила, лежа на полу, и ее лицо на мгновение выступало из потемок: глаза закрыты, волосы упали на лоб и щеки блестят, словно от слез, но она не плакала, глупо думать, что она могла плакать, скорее она в ярости сжала губы, когда услыхала сухой стук в потолок, еще раз и еще. Грегоровиус вздрогнул и чуть было не вскрикнул, когда почувствовал, как рука сжала ему щиколотку.

— Не обращайте внимания, это старик сверху.

— Но ведь и нам едва слышно.

— Это все — трубы, — загадочно сказала Мага. — Звук уходит в трубы, такое уже бывало.

— Акустика — удивительная наука, — сказал Грегоровиус.

— Ему скоро надоест, — сказала Мага. — Мерзавец.

Сверху все стучали. Мага гневно выпрямилась и приглушила звук еще больше. Прозвучали восемь или девять аккордов, затем пиццикато, и снова в потолок застучали.

— Не может быть, — сказал Грегоровиус. — Совершенно невероятно, чтобы этот тип мог хоть что-нибудь слышать.

— У него слышнее, чем у нас, в том-то и беда.

— Этот дом — как дионисово ухо.

— Чье? Вот не везет, как раз адажио пошло. А он стучит, Рокамадура разбудит.

— Может, лучше…

— Нет, я хочу слушать. Пусть разобьет потолок. Вот бы поставить ему пластинку Марио Дель Монако, чтобы знал; как жаль, у меня ее нет. Кретин, ненавижу мерзкого гада.

— Не надо, — нежно срифмовал Грегоровиус. — Уже за полночь, Лусиа.

— Музыка всегда ко времени, — проворчала Мага. — Съеду с этой квартиры. Тише сделать нельзя, и так ничего не слышно. Погодите, давайте послушаем еще раз последний кусочек. Не обращайте внимания.

Стук прекратился, и квартет спокойно двинулся дальше, какое-то время не слышно было даже посапывания Рокамадура. Мага вздохнула, прижимаясь ухом к динамику. Снова раздался стук.

— Ну что за негодяй, — сказала Мага. — И все — так.

— Не упрямьтесь, Лусиа.

— Да перестаньте. Они мне осточертели все, я бы их вытолкала отсюда взашей. Один раз в жизни хочешь послушать Шенберга, один раз в жизни вздумаешь…

Она плакала, рывком смахнула с пластинки звукосниматель вместе с последним аккордом и наклонилась над проигрывателем, чтобы выключить его; она была совсем рядом, и Грегоровиусу не стоило никакого труда обнять ее за талию и усадить к себе на колено. Он гладил ее по волосам, вытирал ей лицо. А Мага плакала, всхлипывала и кашляла, обдавая его табачным духом.

— Бедняжка, бедняжка, — твердил Грегоровиус, а сам гладил ее. — Никто ее не любит, никто. Все так скверно относятся к бедняжке Лусии.

— Глупый, — сказала Мага, шмыгая носом, глотая слезы с подлинным благоговением. — Я плачу потому, что мне хочется плакать, а главное — не для того, чтобы меня утешали. Господи, какие же острые колени, как ножницы.

— Посидите еще немножко, — умолял Грегоровиус.

— Не хочется, — сказала Мага. — И что этот идиот все стучит и стучит?

— Не обращайте внимания, Лусиа. Бедняжка…

— Говорю же вам, все стучит и стучит, что такое, не пойму.

— Пусть его стучит, не беспокойтесь, — неуклюже посоветовал Грегоровиус.

— Совсем недавно вы сами беспокоились на этот счет, — сказала Мага и рассмеялась ему прямо в лицо.

— Ради бога, если бы вы знали…

— Не надо, не надо, я знаю все, ну-ка, минуточку, Осип, — сказала Мага, вдруг поняв, — да он же стучит не из-за музыки. Мы можем слушать дальше, если хотите.

— О боже, нет, нет.

— Не слышите разве — он все стучит?

— Я сейчас схожу к нему и набью ему физиономию, — сказал Грегоровиуе.

— Давайте, — поддержала его Мага, вскакивая на ноги, чтобы он мог пройти. — Скажите, что он не имеет права будить людей в час ночи. Пошли, вставайте, его дверь — налево, на ней ботинок прибит.

— Ботинок — на двери?

— Ну да, старик совершенно сумасшедший. Ботинок и обломок зеленого аккордеона. Ну что же вы не идете?

— Я думаю, не стоит, — устало сказал Грегоровиус. — Все совсем не так, и все бессмысленно. Лусиа, вы не поняли, что… В конце концов, что же это такое, пора бы ему перестать стучать.

Мага отошла в угол, сняла с гвоздя что-то, в темноте показавшееся щеткой, и Грегоровиус услышал, как она грохнула в потолок. Вверху затихли.

— Теперь можем слушать все, что нам вздумается, — сказала Мага.

«Интересно», — подумал Грегоровиус, уставая все больше и больше.