Игра в классики - Страница 46

— Старик опять стучит, — сказала Мага.

— Наверное, хлопнул дверью в прихожей, — сказал Грегоровиус.

— В этом доме нет прихожих. Он просто спятил, вот и все.

Оливейра надел тапочки и вернулся в кресло. Мате был потрясающий — горячий и очень горький. Наверху стукнули еще два раза, не слишком сильно.

— Он бьет тараканов, — предположил Грегоровиус.

— Нет, он затаил злобу и решил не давать нам спать. Сходи, скажи ему что-нибудь, Орасио.

— Сходи сама, — сказал Оливейра. — Не знаю почему, но тебя он боится больше, чем меня. Во всяком случае, тебя он не стращает ксенофобией, не поминает апартеид и прочую дискриминацию.

— Если я пойду, я ему такого наговорю, что он побежит за полицией.

— Под таким дождем? Попробуй взять его на совесть, похвали украшение на двери. Скажи, мол, ты — сама мать, что-нибудь в этом духе. Послушай меня, сходи.

— Неохота, — сказала Мага.

— Давай сходи, — сказал ей Оливейра тихо.

— Почему тебе так хочется, чтобы я пошла?

— Доставь мне удовольствие. Вот увидишь, он перестанет.

Стукнули еще два раза, потом еще раз. Мага поднялась и вышла из комнаты. Орасио дошел с ней до двери и, услыхав, что она пошла вверх по лестнице, зажег свет и посмотрел на Грегоровиуса. Пальцем указал на кровать. Через минуту, когда Грегоровиус снова садился в кресло, погасил свет.

— Невероятно, — сказал Осип, хватаясь в темноте за бутылку каньи.

— Разумеется. Невероятно и тем не менее непреложно. Только не надо надгробных речей, старина. Достаточно было не прийти мне один день, как тут такое произошло. Но, в конце концов, нет худа без добра.

— Не понимаю, — сказал Грегоровиус.

— Ты понимаешь меня превосходно. Ça va, ça va. И даже представить себе не можешь, как мало меня все это трогает.

Грегоровиус заметил, что Оливейра обращается к нему на «ты» и что это меняет дело, как будто еще можно было… Он сказал что-то насчет Красного Креста, насчет дежурной аптеки.

— Делай что хочешь, мне безразлично, — сказал Оливейра. — Сегодня все одно к одному… Ну и денек.

Если бы он мог сейчас броситься на постель и заснуть года на два. «Трус несчастный», — подумал он. Грегоровиус, заразившись его бездеятельностью, старательно раскуривал трубку. Издалека доносился разговор, голос Маги мешался с шумом дождя, старик визгливо орал. Где-то на другом этаже хлопнула дверь, вышли соседи, недовольные шумом.

— По сути, ты прав, — признал Грегоровиус. — Но, мне кажется, в таких случаях надо давать отчет перед законом.

— Ну, теперь-то мы по уши влипли, — сказал Оливейра. — Особенно вы двое, я всегда смогу доказать, что пришел, когда все уже было кончено. Мать дает младенцу умереть, она, видите ли, занята — принимает на ковре любовника.

— Если ты хочешь сказать, что…

— Знаешь, это не имеет никакого значения.

— Но это ложь, Орасио.

— Лично мне все равно, было это или не было — вопрос второстепенный. А я к этому не имею никакого отношения, я поднялся в квартиру потому, что промок и хотел выпить мате. Ладно, сюда идут.

— Наверное, надо позвать свидетелей, — сказал Грегоровиус.

— Давай зови. Тебе не кажется, что это голос Рональда?

— Я здесь не останусь, — сказал Грегоровиус, поднимаясь. — Надо что-то делать, говорю тебе, надо что-то делать.

— Я с тобой, старина, согласен целиком и полностью. Действовать, главное — действовать. Die Tätigkeit [], старина. Надо же, только этого нам не хватало. Говорите тише, че, можете разбудить ребенка.

— Привет, — сказал Рональд.

— Привет, — сказала Бэпс, протискиваясь с раскрытым зонтиком.

— Говорите тише, — сказала Мага, входя вслед за ними. — А может, лучше закрыть зонтик?

— Ты права, — сказала Бэпс. — Всегда со мною так, каждый раз не догадываюсь сложить его. Не шуми, Рональд. Мы зашли на минутку, рассказать про Ги, просто невероятно. У вас что — пробки перегорели?

— Нет, это из-за Рокамадура.

— Говори тише, — сказал Рональд. — Да сунь ты этот дурацкий зонтик куда-нибудь в угол.

— Он так трудно закрывается, — сказала Бэпс. — Открывается легко, а закрывается трудно.

— Старик грозился полицией, — сказала Мага, закрывая дверь. — Чуть не поколотил меня, орал как ненормальный. Осип, вы бы видели, что у него творится в комнате, даже с лестницы видно. Стол завален пустыми бутылками, а посреди — ветряная мельница, да такая огромная, как настоящая, такие в Уругвае на полях. И мельница от сквозняка крутится, я не удержалась, в приоткрытую дверь заглянула, старик чуть не лопнул от злости.

— Не могу закрыть, — сказала Бэпс. — Положу его прямо так в угол.

— Точь-в-точь летучая мышь, — сказала Мага. — Дай, я закрою. Видишь, как просто?

— Она сломала две спицы, — сказала Бэпс Рональду.

— Кончай нудеть, — сказал Рональд. — Мы все равно сейчас уходим, зашли на минутку, рассказать, что Ги принял целый тюбик гарденала.

— Бедный ангел, — сказал Оливейра, не питавший никакой симпатии к Ги.

— Этьен нашел его почти мертвым, мы с Бэпс ушли на вернисаж (я потом расскажу, потрясающий), а Ги пришел, лег в постель и отравился, представляешь?

— Не has no manners at all, — сказал Оливейра. — C’est regrettable [].

— Этьен пришел за нами; к счастью, у всех есть ключи от нашей квартиры, — сказала Бэпс. — Услыхал, кого-то рвет, вошел, а это — Ги. Совсем умирал, Этьен помчался звать на помощь. Его отвезли в больницу в тяжелейшем состоянии. Да еще такой ливень, — добавила Бэпс, окончательно приходя в уныние.

— Садитесь, — сказала Мага. — Нет, не на стул, Рональд, у него нет ножки. Господи, какая темень, но это из-за Рокамадура. Говорите тише.