Игра в классики - Страница 57

— Адголь будет смаковать каждый день в Париже, — сказал Оливейра, меняя заварку. — Если она ищет ада, то тебе достаточно показать ей что-нибудь здешнее. Скромненькое, однако заметь, что и ад подешевел. Сегодняшнее nekias []: проехаться в метро в половине седьмого или сходить в полицию продлить carte de séjour [].

— А тебе бы хотелось все по большому счету и с парадного входа, да? Поговорить с Аяксом, с Жаком Алеманом, с Кейтелем, с Тропманом.

— Конечно, но что поделаешь, если сегодня у нас главный вход — дыра унитаза. Впрочем, этого даже Тревелер не поймет, а уж он-то кое в чем разбирается. Тревелер — мой друг, ты его не знаешь.

— Ты, — сказал Грегоровиус, глядя в пол, — путаешь игру.

— Каким образом?

— Не знаю, но чувствую. Сколько я с тобой знаком, ты все время ищешь что-то, но такое ощущение, будто то, что ты ищешь, у тебя в кармане.

— Об этом еще мистики говорили, хотя и не упоминали кармана.

— А заодно портишь жизнь многим людям.

— Они сами на это идут, сами. Им не хватает одного маленького толчка, я только мимо прохожу, а они уже готовы. Дурных намерений у меня не было. Ничего плохого я не хотел.

— Но что ты все-таки ищешь, чего добиваешься, Орасио?

— Права на жительство.

— Здесь?

— Это метафора. А поскольку Париж — тоже метафора (я слышал, ты сам говорил), то мои желания вполне естественны.

— Но при чем тут Лусиа? И Пола?

— Неоднородные величины, — сказал Оливейра. — Ты полагаешь, что если они женщины, то их можно стричь под одну гребенку? Разве они тоже не ищут себе удовольствия? А ты сам, такой вдруг пуританин, ты сам втерся сюда разве не благодаря менингиту или не знаю, что там нашли у мальчика. Хорошо еще, что мы с тобой не слишком щепетильны, все-таки отсюда одного вынесли ногами вперед, а другого могли вывести в наручниках. Сюжет трагический, прямо для Шолохова, уверяю. А мы себя даже не стали презирать, в этой комнате так уютно.

— Ты, — сказал Грегоровиус, снова глядя в пол, — путаешь игру.

— Растолкуй, братец, что ты имеешь в виду, сделай милость.

— У тебя в голове, — упорствовал Грегоровиус, — засела идея имперского величия. Ты говоришь — право на жительство, право на город? Да нет, право властвовать над городом. А досада твоя — от незалеченного честолюбия. Ты ехал сюда и думал, что у площади Дофин тебя ждет твоя статуя в полный рост. Единственное, чего я не понимаю, — твоей техники. А честолюбие твое вполне законное. Ты достаточно необычен во многих смыслах. Однако же до сих пор все, что ты делал, насколько я вижу, противоположно тому, что делали бы на твоем месте другие честолюбцы. Этьен, например, я уж не говорю о Перико.

— А, — сказал Оливейра, — все-таки, похоже, глаза тебе даны не зря.

— Совершенно противоположно, — повторил Осип, — но при этом от честолюбия не отказывался. И вот этого я объяснить не могу.

— Ох уж эти мне объяснения… Все так запутанно, братец. А ты представь, что это твое честолюбие дает плоды, только если от него откажешься. Нравится тебе такая формула? Это не совсем то, что я хотел тебе сказать, но то, что я хотел, невыразимо. Вот и приходится крутиться, как собака за собственным хвостом. Хватит с тебя, чертов черногорец, я сказал все, даже о праве на город.

— Смутно понимаю. Значит, ты… Надеюсь, все-таки ты не пойдешь по пути тотального отказа или чего-нибудь в этом же роде.

— Нет, нет.

— Тогда, значит, отказ мирской, назовем это так?

— И это не так. Я ни от чего не отказываюсь, просто поступаю так, чтобы все сущее отказалось от меня. Разве не знаешь: когда прорывают ход, землю роют, роют и отбрасывают подальше.

— Так, значит, право на город…

— Вот именно, теперь ты близок к истине. Вспомни слова: «Nous ne sommes pas au monde» []. А теперь заостри осторожно эту мысль.

— Значит, все честолюбие — лишь для того, чтобы каждый раз начинать все с нуля?

— Понемножку, почти что ни с чего, так, с ничтожной малости, о суровый трансильванец, о похититель женщин, попавших в затруднительное положение, о сын трех матерей, умевших разговаривать с духами.

— И ты, и другие… — пробормотал Грегоровиус, отыскивая трубку. — Какая пошлость, боже мой. Вы, разбойники, посягнувшие на вечность, воронка, засасывающая небеса, сторожевые псы господа бога, нефевибаты. Хорошо еще, нашелся образованный человек и может вас всех назвать своими именами. Космические скоты.

— Ты делаешь мне честь подобными определениями, — сказал Оливейра. — Доказательство того, что ты начинаешь понимать, и неплохо.

— А я лучше буду дышать кислородом и водородом, как повелел нам господь бог. Моя алхимия не такая хитроумная, как ваша, меня интересует только философский камень. Крошечный окопчик рядом с твоими воронками, унитазами и онтологическими изъятиями.

— Давно у нас не было такой славной метафизической беседы, не находишь? Это не разговор друзей, а состязание снобов. Рональд, например, испытывает перед ними ужас. И Этьен тоже не выходит за пределы солнечного спектра. А с тобой — полный порядок.

— Мы и вправду могли бы подружиться» — сказал Грегоровиус, — если бы в тебе было хоть что-нибудь человеческое. Подозреваю, Лусиа говорила тебе то же самое, и не раз.

— Совершенно верно, каждые пять минут. Интересно, до чего же здорово научились люди играть этим словом — человеческое. Но почему, в таком случае. Мага не осталась с тобой, у тебя из всех пор лезет человеческое.

— Она меня не любит. Чего только не бывает среди людей.

— А теперь она собралась назад, в Монтевидео, снова опуститься в ту жизнь…

— А может, она уехала в Лукку. В любом месте ей будет лучше, чем с тобой. Равно как и Поле, и мне, и всем остальным. Прости за откровенность.