Игра в классики - Страница 81

— Кто о чем, а Орасио о своем, — сказала Хекрептен. — Не слушай его, Тревелер.

— Просто мы с тобой до невозможности мягкотелые, Ману. Миримся с тем, что действительность все время проскальзывает у нас меж пальцев, как вода паршивая. Вот, кажется, она у нас в руках, почти совершенная, точно радуга, поднявшаяся с мизинца. И какого труда стоило заполучить ее, сколько времени нужно, сколько умения… Но тут — бац! — по радио говорят, что генерал Писотелли выступил с заявлением. И капут. Капут всему. «Наконец что-то серьезное», — решает служанка или эта вот, а может быть, и ты. Да и я, потому что, не думай, я вовсе не считаю себя безгрешным. Откуда мне знать, в чем заключается истина. Но что делать, нравилась мне эта радуга, все равно как жабенка поймать на ладонь. А сегодня… Подумай, несмотря на стужу, мне кажется, мы наконец-то занялись чем-то всерьез. Взять хотя бы Талиту: она совершила беспримерный подвиг, не свалилась с моста вниз, и ты вот, и я… Знаешь, некоторые вещи удивительно трогают, чертовски трогают.

— Не знаю, правильно ли я тебя понимаю, — сказал Тревелер. — Насчет радуги — это совсем неплохо. Но почему ты такой нетерпеливый? Живи сам и дай жить другим, приятель.

— Ну, поигрался — и хватит, поднимай шкаф с постели, — сказала Хекрептен.

— Видишь? — сказал Оливейра.

— Вижу, — согласился Тревелер.

— Quod erat demostrandum [], старик.

— Quod erat, — сказал Тревелер.

— А хуже всего, что, по сути, мы еще и не начинали.

— Как это? — сказала Талита, отбрасывая волосы назад и оглядываясь, достаточно ли придвинул к ней Тревелер шляпу.

— Не нервничай, — посоветовал Тревелер. — Повернись тихонько и протяни руку, вот так. Погоди, я еще чуточку пододвину… Ну, что я говорил? Готово.

Талита схватила шляпу и рывком нахлобучила на голову. Внизу к служанке присоединилась еще одна сеньора и двое мальчишек, они смотрели на мост и переговаривались со служанкой.

— Ну вот, бросаю кулек Оливейре, и конец, — сказала Талита, почувствовав себя в шляпе более уверенно. — Держите крепче доски, это не трудно.

— Будешь бросать? — сказал Оливейра. — Не попадешь, я уверен.

— Пусть попробует, — сказал Тревелер. — Но если кулек упадет не в комнату, а на мостовую, то как бы не угодить по башке этой дуре Гутуззо, этой мерзкой сове Гутуззо.

— Ах, тебе она тоже не нравится, — сказал Оливейра. — Очень рад, потому что я ее не выношу. А ты, Талита?

— Я бы все-таки хотела бросить кулек, — сказала Талита.

— Сейчас, сейчас, по-моему, ты слишком спешишь.

— Оливейра прав, — сказал Тревелер. — Как бы не испортить все под конец, столько труда вложили.

— Но мне ужасно жарко, — сказала Талита. — И я хочу вернуться, Ману.

— Ты не так далеко забралась, чтобы жаловаться. Можно подумать, ты шлешь мне письма из Мату-Гросу.

— Это он из-за травы так говорит, — пояснил Оливейра Хекрептен, которая стояла и смотрела на опрокинутый шкаф.

— Долго еще играть собираетесь? — спросила Хекрептен.

— Недолго, — сказал Оливейра.

— А, — сказала Хекрептен. — Ну, тогда ничего. Талита уже достала кулечек из кармана халата и теперь примеривалась, раскачивая рукой. Доски под ней задрожали, и Тревелер с Оливейрой вцепились в них что было сил. Рука, видно, устала, и Талита потрясла ею, не отрывая другой руки от доски.

— Не делай глупостей, — сказал Оливейра. — Спокойнее. Ты меня слышишь? Спокойнее.

— Держи! — крикнула Талита.

— Спокойнее, ты свалишься!

— Пускай! — крикнула Талита и бросила кулек. Кулек влетел в окно, шмякнулся о шкаф, и все рассыпалось по комнате.

— Великолепно, — сказал Тревелер, глядевший на Талиту так, словно желал удержать ее на мостике одной лишь силой взгляда. — Превосходно, дорогая. Говоря яснее — невероятно. Вот и demostrandum.

Мостик постепенно успокаивался. Талита взялась за доски обеими руками и нагнула голову. Теперь Оливейра видел только шляпу да волосы, рассыпавшиеся по плечам. Он поднял глаза и поглядел на Тревелера.

— Так полагаешь, — сказал он. — Я тоже считаю, что яснее невероятно.

«Наконец-то, — подумала Талита, глядя на плитку мостовой, на тротуар. — Что угодно, только не торчать между двух окон».

— Ты можешь сделать одно из двух, — сказал Тревелер. — Продолжать двигаться вперед, что легче, и войти к Оливейре или пятиться назад, что труднее, но зато минуешь лестницы и не надо будет идти через улицу.

— Лучше сюда, бедняжка, — сказала Хекрептен. — У нее все лицо в поту.

— Ну чистые дети или психи, — сказал Оливейра.

— Погодите, я передохну минутку, — сказала Талита. — у меня, по-моему, голова кружится.

Оливейра налег грудью на окно и протянул ей руку. Талите оставалось продвинуться всего на полметра, чтобы дотянуться до него.

— Настоящий кабальеро, — сказал Тревелер. — Сразу видно, читал правила поведения в обществе профессора Майданы. Одним словом, граф. Не промахнись, Талита!

— Это он от мороза, — сказал Оливейра. — Отдохни немножко, Талита, и последний бросок. А на него внимания не обращай, известное дело, в мороз, перед тем как заснуть беспробудным сном, всегда бредят.

Талита уже медленно распрямилась и теперь, опершись обеими руками о доску, сантиметров на двадцать переместилась назад. Снова оперлась — и еще на двадцать сантиметров назад. А Оливейра все тянул руку, словно пассажир с палубы корабля, который медленно отчаливает от пристани.

Тревелер вытянул руки и ухватил Талиту под мышки. Она замерла и вдруг откинула голову назад, да так резко, что шляпа планером полетела на тротуар.

— Как на корриде, — сказал Оливейра. — Глядишь, Гутуззо вздумает принести ее.